К СЕРЕДИНЕ марта мы уже основательно укрепились на наших хамаданских позициях. Упроче­нию нашего положения немало способствовали сами персы, благодаря их обычным приемам преувели­чения. Нам удавалось перлюстрировать почти все телеграммы, которыми обменивались различные на­чальствующие лица. Большинство этих телеграмм было составлено в таком духе: От X к У: «Почему вы до сих пор не сообщаете мне о численности английских войск в вашем районе? Вы плохо работаете, и вас придется отозвать». От У к X: «Я делаю все возможое, дабы собрать нужные сведения, но трудно определить число их войск. Они не подпускают нас близко к своему расположению». От X к У: Вы должны убедиться лично и сообщить мне самые точные данные. Я должен знать число их. Вы должны повиноваться приказам». Последняя телеграмма беспокоит и волнует У, и он с отчаяния сообщает следующее: «Согласно вашего приказания, посылаю вам самые достоверные сведения: у них здесь около 500 людей и двенадцать бронированных автомобилей, из которых каждый вооружен четырьмя большими пушками. Все это я видел собственными глазами: У них также имеется около 150 легковых машин.» Послав такое сообщение, У, вероятно, ухмыляется себе под нос, воображая, какое удовольствие испытывает X, получивши, подобные «достоверные сведения». Мы начали понемногу разъезжать по всей области, и ма [58-59] ленькие отряды из трех-четырех фордов появлялись в различных местечках, причем каждый из таких отрядов давал повод к вы­шеприведенной переписке. Когда Х, наконец, подсчитал все цифры, сообщенные ему его информатора­ми, то, надо полагать, наш отряд из двенадцати офицеров, двух писарей, сорока одного шоффера и одно­го бронированного автомобиля вырос до размеров целого корпуса. По понятным причинам я умышлен­но упускаю звание и должность этих чиновников. 'Гурки, должно быть, имели более точные сведения о нас, но, повидимому, тоже не без некоторого преувеличения, ибо я не думаю, чтобы они знали, что 240 миль дороги между Керманшахом и Казвином находились под угрозой всего двенадцати офицеров, двух писарей и одного бронированного автомоби­ля. Они были очень близко от нас, в Шенне, всего в каких-нибудь ста милях от Хамадана, так что напа­дение на наш отряд с их стороны было легко осуществимо и, вероятно, было бы не безуспешно. К тому же мы были окружены отдельными турецкими солдатами и в таком количестве, что мы не имели бы возможности их арестовать, так как у нас на это не хватило бы ни охраны, ни продовольствия. Одного или двух из наиболее ретивых турок нам все-таки пришлось арестовать, но остальных мы оставляли в покое. Большинство из них были нашими искренними доброжелателями; все они были недавними де­зертирами либо турецкой армии, стоявшей к северо-востоку от нас, либо из той армии, которая сража­лась здесь с русскими в период 1916 - 1917 гг. Некоторые из последних обосновались в местных дерев­нях, обзавелись семьей и превратились в мирных обывателей. Эвакуация русских стала проходить быстрее, и мы надеялись, что вскоре в области не останется совсем русских частей, за исключением отряда Бичерахова. Это создавало для нас более благоприятную обстановку. В этот период мне часто приходилось иметь дело с генералом Баратовым и его штабом, в связи с выяснением некоторых вопросов эвакуации. Нужно было выяснить два вопроса: во-первых, вопрос о финансах и, во-вторых, вопрос о передаче материалов. Выше я уже упомянул о генерале Баратове, как об одном из первых командующих русской армии, которая в-первых ста [59-60] диях войны так много помогала общему делу союзников, оперируя против турок на путях через северо-восточную Персию, доходя до стыка с нашим правым флангом на турецко­персидской границе. Сам генерал Баратов - кавказец, родом из Тифлиса, почему он, естественно, очень сочувственно относится к каждому плану восстановления законности и порядка в этой стране. Но во дни революции те лица, которые ранее пользовались наибольшим влиянием, становятся самыми бессильными, так как они являются обычно представителями того самого класса, против которого восстают. Таким образом,

чем ценней была, да и могла быть и теперь, его служебная деятельность для России и ее союзников, тем настойчивей требовали большевики его крови. При таких обстоятельствах я, конечно, мог ждать от него разве только советов. Если бы только нам представилась возможность использовать его в работе на Кавказе, то, несо­мненно, его помощь могла принести огромную пользу. Он всегда был замечательным оратором и очень популярной личностью. В Северной Персии русские сделали очень мало для того, чтобы привлечь к се­бе симпатии населения, но те чувства дружбы и уважения, которые население области питало к генералу Баратову, свидетельствовали о его высоких личных качествах. В то время он был особенно ненавистен революционерам за то, что был одним из главных вдохновителей русско-британского добровольческого корпуса, на который они смотрели, как на контрреволюционное движение. История этого корпуса вкрат­це такова. Когда осенью 1917 г. выяснилось, что русские войска покидают свой участок фронта в Северной Персии, образуя, таким образом, брешь в 400 миль длиной на правом фланге Мессопотамской армии, было предположено, что можно из отступающих войск навербовать добровольцев, которые бы дей­ствовали под английским контролем и на английские деньги. Этим путем можно было бы избежать не­обходимости посылки войск из Багдада, где в них была большая нужда. Этих добровольцев набирали под руководством одного из лучших русских офицеров - полковника барона Медем, но с самого же на­чала это предприятие не выдерживало критики и, когда я их осмотрел в [60-61] феврале» то было ясно, что они никогда и ни на что, не могут быть годны. Мы руководствовались при этом той мыслью, что при настоящем анархическом состоянии России найдется много желающих остаться здесь на хорошем жаловании, пока положение дел не изменится и не представится возможность спокойно вернуться к себе на родину. Этот план был, вне всякого сомне­ния, очень заманчив, и можно было бы собрать большие силы под командой английских офицеров. Но было решено, что отрядом непосредственно будут командовать русские офицеры, которые, однако же, были неприемлемы для солдат. Главной причиной неудачи этой попытки было то обстоятельство, что большевики объявили это начинание контрреволюционным. Судя по некоторым симптомам, которые были подмечены мною, я убедился, что эти отряды в лучшем случае окажутся совершенно бесполезными. Даже под командой английских офицеров нельзя уже было восстановить в них настоящей военной дисциплины и люди этих отрядов оказались бы все равно равнодушными бездельниками, надеющимися на то, что будут получать хорошую плату и хоро­шие пайки, и избегнут всех треволнений у себя на родине, не подвергая при этом своей жизни опасно­стям различных авантюр, затеянных «ловкими» англичанами в Персии. В конце концов, мы должны быть благодарны большевикам, которые в корне подорвали этот, заранее обреченный на неудачу, план. Много времени пришлось мне посвятить обсуждению, совместно с генералом Баратовым, возмож­ной материальной помощи с нашей стороны делу эвакуации русских войск. Было очевидно, что воз­можно скорый уход русских из Персии был в общих интересах, а так как у русских не было денег, то было желательно оказать им необходимую финансовую поддержку. По этому вопросу было достигнуто соглашение, и все счета были оплачиваемы под контролем местного финансового учреждения, началь­ником которого являлся управляющий имперским банком г-н Мак-Мурей. Оставался вопрос о русских долгах, но в этом деле английское правительство было твердо, как кремень. Положение генерала Баратова в этом вопросе было дейст [61-62] вительно непринятое, но, с дру­гой стороны, нельзя было ожидать, чтобы мы сдались на жалостливые моления. На известных гарантиях, английское правительство предложило определенную сумму, выплачи­ваемую через известные сроки, в размере той разницы, которая должна была получиться между сумма­ми, отпущенными генералу Баратову тифлисским правительством, и действительной стоимостью эва­куации. Но тифлисское правительство не приняло участия в расходах и русскому командующему при­ходилось покрывать дефицит выдачей расписок, вместо наличных денег. Этих расписок вскоре набра­лось на весьма солидную сумму, и генерал Баратов стал просить, чтобы английское правительство дало ему возможность выкупить эти расписки, дабы не только обелить его самого, но также для того, чтобы поддержать престиж европейцев в Азии, ибо последнее обстоятельство могло бы угрожать английскому положению не менее, чем русскому. Его душераздирающие призывы наталкивались на неизменный и немотивированный отказ и, к сожалению, моей неприятной обязанностью было приносить ему эти бес­пощадные ответы. Доводы, приводимые этим доблестным генералом, могли растрогать камень, но так как их нельзя было полностью передавать в Англию, то сердце английского правительства оставалось бесчувствен­ным. «Смотрите, Лев Львович, - говорил он, рисуя мне живописную аллегорию: - вот здесь, на земле, перед вами, лежит мертвое тело. Чье оно? Это тело России. Разве у вас нет для нее слез сострадания? Разве вы можете забыть, что этот друг, который лежит сейчас в ужасной неподвижности смерти, спас вас и всех союзников в первый год войны? И если мы пали, проявив сострадание, то неужели вы ставите ни во что наш прежний героизм? Вы стоите передо мной, другом России. Перед вами лежит не омытое, не преданное земле, мертвое тело вашего друга... Неужели вы хотите сказать, что вы не собираетесь оп­латить даже расходов по погребению? Тот выкуп расписок, который я прошу у вашего правительства, это есть не более, как спасение вашего покойного друга от могилы нищего». [62-63] Но противоположное решение, однако, так и не изменилось, хотя расписки были, в конце концов, частью выкуплены другими средствами. Другой вопрос, который отнял так же немало времени, был вопрос уплаты за переданное нам рус­ское военное имущество. Запасы продовольствия и фуража мы были очень рады получить, а потому взяли их без всякого колебания. Колесный транспорт, телеграфное имущество и кое-какие прочие военные материалы пред­ставляли для нас также большую ценность. Но были и такие предметы, о которых нельзя было даже серьезно разговаривать. Из числа подобных сомнительных материалов, предложенных нам в продажу, я привожу следующие: 1)  уплатить за военную телеграфную линию Хамадан-Энзели. Ответ: линия совершенно разрушена и не представляет никакой ценности. 2)   Покупка военных дорог, проведенных русской армией. Ответ: вопрос о дорогах, построенных в Персии, - дело персидского правительства. Какую бы цену я ни уплатил за эти дороги, я никогда не смогу сделаться их собственником. 3)  Покупка понтонного имущества. Ответ: в виду постройки постоянных мостов, это имущество сделалось совершенно ненужным. 4)   Русские намеревались ремонтировать Асад-абадское шоссе, для каковой цели ими было подве­зено к дороге большое количество железа; не купят ли его англичане? Ответ: нет. Затем, когда было решено приобрести некоторые вещи, встал вопрос: кто же является их собст­венником? Там был генерал Баратов, как представитель тифлисского правительства, но там были и дру­гие организации, как, например, Земский Союз и Красный Крест, которые не уступали своих прав. Итак, в общем, получалось то, что мы, покупая вещь у одного лица, узнавали, что она принадлежит другому, а этот другой, в результате, оказывался также весьма сомнительным собственником. Что касается телеграфного имущества, то я решил приобрести его в некотором количестве, но здесь выяснилось, что [63-64] по прежнему соглашению оно принадлежит теперь персидскому управле­нию телеграфом. Когда же я стал вести переговоры с персами, имуществом завладела еще третья сторо­на, которая имела, на него очень спорные права, но мудро решила, что ее притязания неоспоримы, по крайней мере, на девять десятых, почему и увезла с собой все имущество. Это третье лицо показывало мне документ, на котором основывались его права на это имущество: это был простой клочок бумаги, подписанный каким-то русским подпоручиком, что «предъявитель сего может пользоваться проволокой, если ему это будет нужно». На эти переговоры с русскими и на наши старания установить сносные отношения с персидскими властями у нас едва хватало времени. Ведь нужно было еще принимать меры к обеспечению нашей безопасности ввиду слухов, основанных, очевидно, на действительных намерениях, о готовящемся, яко­бы, нападении на миссию. То говорилось, что на нас собираются напасть жители города, науськиваемые агитаторами: по другим версиям мы должны были ждать нападения каких-то отчаянных банд кочующих племен или же проффесиональных грабителей большой дороги. Возможно, что только наша постоянная готовность отразить нападение, и днем и ночью, не дала возможности осуществиться этим кровожадным замыслам. Пока здесь были русские, не могло быть невероятным, что они помогли бы нам в трудную минуту, но равно существовала и другая возможность, что революционные солдаты соблазнятся примк­нуть к этим событиям с несколько иной программой, которая включала бы, как всякая хорошая про­грамма, грабеж банка. Погода стояла все это время отвратительная, что было скорей в нашу пользу, так как предполагае­мые нападающие должны были бы маневрировать по глубокому снегу, что делало переходы пешком очень трудными, а продвижение на колесах - невозможным. После сильной снежной пурги 16-го марта погода прояснилась, и русские снова двинулись в путь. Оставался только Бичераховский отряд в Шеверине, в 3-х милях от города. Мои взоры все еще были устремлены на Кавказ и мне предлагали много различных планов, но ни один из них не [64-65] имел никаких основательных шансов на успех. Со мной часто беседовали русские офицеры, которые, руководимые желанием помочь чем-нибудь своей родине в ее настоящем плачевном положении, предлагал всякие планы, пригодные, однако, более для волшебного царства, нежели для практического осуществления. Один из планов начинался предложением британскому правительству отпустить сумму в 14 мил­лионов фунтов стерлингов и заканчивался восстановлением порядка на Кавказе и триумфальным шест­вием на Москву. Другие, с меньшим размахом, советовали овладеть при помощи аэроплана канонеркой на Каспийском море, упуская притом из виду то обстоятельство, что если даже аэроплану и удастся это выполнить, то у канонерки не будет порта, и ей придется приятно проводить время, покуда хватит топ­лива, а затем болтаться по морю без руля и без ветрил. Продовольственный вопрос обстоял у нас тоже остро. Я имел намерение снабжать не только свой отряд, но и образовать запасы для войск, могущих придти к нам на помощь. Мое намерение встречало затруднения вследствие голодовки населения, ввиду препятствий, чинимых местными властями и, на­конец, вследствие приказа тегеранского правительства о запрещении англичанам скупать какие бы то ни было продукты питания. Получаемые нами продукты были достаточно хороши, но все же для англий­ского солдата требуется не такого рода пища. Мясо получить было не трудно; хлеб, в виде персидских «сангаков», нечто вроде индусских лепешек (чапатти), можно было получить за высокую цену, но нель­зя было доставать свежих овощей и их приходилось заменять сушеным инжиром и абрикосами. Люди весело съедали свой обед, не вникая особенно в его составные части, так как английский солдат всегда был большим консерватором в отношении своей нищи. Но персидский хлеб был слишком груб для их пищеварения и у них вскоре начались желудочные заболевания, которые могли бы очень осложниться, если бы мы не устроили, наконец, собственной хлебопекарни и не стали бы выпекать собственного хле­ба. Эту пекарню мы выстроили из подходящего материала, приобретенного у русских. [65-66] Постепенно мы начали увеличивать свои силы путем привлечения к себе на службу нескольких русских офицеров, бежавших от бакинских большевиков. Последнее обстоятельство помогало нам быть в курсе бакинских событий; двое из офицеров были сейчас же отправлены с секретных поручением. Все те офицеры, которые поступили в то время к нам па службу, были люди испытанной порядочности, от­личившиеся на войне и готовые взяться за любое поручение, лишь бы суметь показать себя, и все они впоследствии вполне оправдали свою репутацию. Но вот и последние части русской армии покинули наши окрестности. Оставался лишь отряд Би­черахова, который - с уходом последнего русского эшелона - тоже зашевелился и Бичерахов известил меня, что он имеет намерение последовать за ушедшими частями и покинуть Персию, как только у него будут готовы транспортные средства. Если бы он тогда выполнил свое намерение, то мы едва ли могли расчитывать на то, что удержимся в Северной Персии. Я мог бы еще держаться в Хамадане, но не имел бы никакой возможности распространить свое влияние дальше к северу, и ничто не помешало бы джан- галийцам занять Казвин. А джангалийцы теперь, с наступлением хороших дней, конечно, начали бы свои предполагаемые операции. Таким образом, нужно было соблазнить Бичерахова соединить свою судьбу с нашей, для чего за­ключить договор, выгодный для обеих сторон. После долгих препирательств по разным пунктам мы, наконец, выработали следующие условия: 1)  Бичерахов не выведет своих войск из Персии, пока я не сумею заменить их своими частями; 2)    я, со своей стороны, обязуюсь оказывать ему финансовую помощь, так как он испытывает большие затруднения в выплате жалованья людям, но он не должен быть корыстолюбивым и не должен требовать платы за оказываемые нам услуги, употребляя получаемые суммы исключительно на покры­тие действительных расходов по военным операциям; 3)   Бичерахов не должен предпринимать никаких операций без нашего согласия, в противном слу­чае финансовая помощь со [66-67] стороны английского правительства немедленно будет прекращена: 4)   первой военной операцией должны быть военные действия против армии Кучук-хана и расчист­ка пути от Казвина к Каспийскому морю;5)    если Бичерахов окажет мне должное содействие в Персии, то мы совместно выработаем план позднейших действий на Кавказе, где моя помощь будет ему не менее ценна, чем его мне. Едва этот превосходный договор был заключен, как представился случай испытать его действия на практике. 28-го марта мы получили достоверные сведения, что джангалийцы готовятся идти на Казвин и что население Казвина готово радушно встретить их. В настоящий момент они занимают все важные пункты Рештской дороги и окопались у Менджилийского моста, дабы закрыть всякое движение по до­роге. 24-го марта мы двинули небольшой отряд казаков к Казвину, а другая часть казаков отправилась по шоссе и достигла города одновременно с первым отрядом. Планы Кучук-хана оказались, пока что, разрушенными и Казвин был спасен. К этому времени положение в городе настолько обострилось, что банк получил приказ закрыться, и всем чиновникам велено было выехать. Банк в Реште был уже раз­граблен. Управляющий банком г. Окшот и английский консул г. Маклерен были арестованы и попали в лапы джангалийцев. Капитан Ноель, пытавшийся пробриться ко мне с донесениями из Тифлиса, также был схвачен ими. Двое первых содержались не слишком строго и сумели, поэтому бежать в Энзели по­сле нескольких месяцев плена; последний-же содержался со всей строгостью с самого первого дня аре­ста и был в плену целых пять месяцев, пока его не освободили, согласно мирному договору, заключен­ному после победы над джангалийцами. Несколько раз он пытался бежать, но каждый раз счастье изме­няло ему, и после каждой неудачной попытки к бегству к нему применяли еще более строгий режим, который был весьма далек от цивилизованных правил войны, хотя Кучук всегда претендовал на то, что в этих вопросах он не отстает от европейцев. Бичерахов имел теперь возможность двинуться дальше по [67-68] Менджелийской дороге, чего он сам очень желал. Я же, к этому времени, не имел в своем распоряжении войск, чтобы обеспечить ему тыл, что ставило меня в очень неприятное положение; поэтому я обещал ему поддержать его движение аэропланами и бронированными автомобилями, если только он подождет еще неделю. Таким образом, я кормил его обещаниями целых десять недель, пока не подошли мои войска, и тогда уже наш план был приведен к успешному завершению. Эти десять недель отнюдь не были приятными для нас обоих, и мы уже находились в опасной близости к тому, что деликатно именуется «взаимным обменом упреками». Было также решено немедленно приступить к набору персидских партизанов, каковая задача вы­пала на долю нескольких свободных офицеров. Кроме того, мы затребовали второй отряд офицеров и людей из частей N. С. О. Моим ближайшим делом теперь было немедленно принять энергичные меры к воспрепятствова­нию дальнейшего продвижения противника внутрь северо-восточной Персии. В этом направлении нами был достигнут значительный успех, и нам даже удалось захватить одного довольно зловредного авст­рийского офицера. Он был пойман 21 марта, благодаря казакам, вместе с турецким унтер-офицером, ко­торый был с австрийцами в качестве проводника и переводчика. Офицер был переодет персидской женщиной, но походка и высокий рост выдали его; турецкий же унтер офицер был гораздо удачней пе­реодет персидским крестьянином и, будь он один, конечно, остался бы неопознанным Единственной просьбой австрийского офицера, когда его захватили, была просьба дать ему поесть немного европей­ского хлеба, но когда мы ему сказали, что сами вот уже два месяца, как сидим на «сангаке», он был страшно поражен. Неделю спустя мы имели уже возможность угостить его тем, чего он хотел, так как наша знаменитая пекарня заработала вовсю. Тем временем, в соседних деревнях шло обучение солдат под наблюдением турецких инструкто­ров. Это, несомненно, вело, в результате, к нападению на нас, а потому мы немедленно же предприняли шаги к прекращению подобного рода занятий. Суть дела была, конечно, не в том, что обучение солдат должно бы [68-69] ло непременно кончиться серьезным походом против нас (да если бы даже и так, то, во всяком случае, не так еще скоро), а в том именно, что обучение хорошо вооруженных людей, это - нечто гораздо более близкое к активным действиям, нежели вынесение пышных резолюций на митин­гах. Помощь голодающим уже началась, и работа становилась все продуктивней. Описание всей вы­полненной работы будет сделано в следующей главе. Последствия голодовки были ужасны. Проходя по городу, вы натыкались сплошь и рядом на чудовищные сцены. Никто не мог бы вынести таких зрелищ, за исключением людей, преисполненных великолепным равнодушием Востока: «такова воля божья». Таким образом, люди умирают, и никто не делает никаких попыток помочь, и трупы лежат на дорогах и улицах до тех нор, пока предание их земле становится, наконец, неизбежным. На одной из главных улиц города я наткнулся на труп мальчика, лет девяти, который, очевидно, умер в этот же самый день; его лицо было погружено в грязь. Люди с невозмутимым спокойствием обходили его, как если бы это было препятствием самого обычного вида. Весна начала, наконец, проявлять первые признаки своего приближения, но, вдруг, 1-го апреля, снова повалил снег и, казалось, что зима на некоторое время снова взяла верх. До мая нельзя было и ду­мать об успешных военных операциях. В этот самый день, когда снова пошел снег, я действительно решил, что долгожданная тревога на­чалась. Задыхающиеся вестники из города принесли известие, что население спешно вооружается и что сам губернатор раздает винтовки и снаряжение толпе, приказывая ей идти громить англичан. Это было очень похоже на правду, и мы приготовились к нашей гибели. Но вскоре разведка выяснила, что тревога была фальшивой, и события имели совершенно иной характер. Так как я был в это время в дружеских отношениях с губернатором, то я не мог поверить, что он станет действовать так коварно. Не верить ни­кому во время войны - хороший лозунг и я, поэтому, никогда не доверял моим персидским друзьям на­столько, чтобы совершенно забыть о мерах предосторожности, но, с другой тороны, я убедился, что сте­пень доверия, которую, как мне [69-70] казалось, можно было оказать в том или ином случае, всегда оп­равдывалась. Дело же было в следующем: какой-то персидский казак был арестован и посажен губернатором в тюрьму. Бичераховские казаки вообразили, что это произошло с одним из их товарищей; прискакав в город, они приготовились осаждать тюрьму. Это было уже слишком даже для нашего терпеливого гу­бернатора и он, совершенно правильно, отдал приказание вооружить своих людей и идти отражать каза­ков. Конфликт был улажен только с прибытием к месту действия генерала Баранова, который стал взы­вать к примирению, расследовал факты и убедил казаков вернуться в свои казармы. 3-го апреля к нам прибыл генерал Байрон со вторым эшелоном из двадцати офицеров и стольких же солдат частей N. С. О. Это явилось весьма желательным добавлением к нашим маленьким силам. Группа офицеров была хорошо подобрана и включала в себе капитана Доного, известного военного кор­респондента, который был нами вдвойне приветствуем, по причине своего знания русского языка. С ним приехал еще капитан Ив, обучавшийся в России, сапер; его помощь была незаменима в нашем малень­ком отряде. Другим полезным добавлением являлся лейтенант Акбар, персидский джентльмен, имевший деловые связи с Англией; его служба была для нас не менее ценной. Бросая ретроспективный взгляд на наше путешествие из Багдада в Энзели и затем из Энзели в Ха­мадан, я никогда не перестаю удивляться, что в нас стреляли всего только один единственный раз. С русскими дело обстояло иначе, и они всегда попадали в истории. Грузовой автомобиль с шестью рус­скими был атакован близ Хамадана в конце марта и все пассажиры были убиты. За Султан-Булагским перевалом произведено было нападение на другой автомобиль и было убито три чиновника. Третье на­падение на грузовик у подножья перевала было успешно отбито. Я не думаю, что эти факты необходимо указывают на более враждебное отношение к русским, чем к нам, и мне просто кажется, что эти факты являются следствием пренебрежения к мерам предосторож­ности, что характерно для всей русской системы, так сказать «неглиже с отвагой». Подобные же тра [70­71] гические случаи продолжались и на Энзелийской дороге до тех пор, пока последние остатки русских войск не покинули Персию. Автомобили продолжали задерживать, машины сжигали, а пассажиров уби­вали, в то время, как мы, за исключением потерь на полях сражения, не потеряли в пути ни одной маши­ны и ни одного человека за весь период нашего пребывания в Персии. В конце марта к нам присоединился еще небольшой отряд, состоявший из 30-ти человек пехоты, к этому же времени в Хамадан прилетели аэропланы из Багдада. Эта небольшая помощь превратилась в глазах персов в очень крупную силу, и в Тегеран немедленно же было дано знать, что к нам прибыл це­лый батальон. Аэропланы же произвели огромный моральный эффект, который был нам более ценен, нежели множество войск. Это уже было, безусловно, признаком большой мощи и указывало на близость Багдадской армии. Ни у русских, ни у турок здесь, не было аэропланов, а потому то действие, которое они производили, обуславливалось, главным образом, их новизной. Известие о прибытии к. нам множества аэропланов и батальона пехоты возымело превосходное действие на отдаленную столицу, где вражеская пропаганда свила себе прочное гнездо и мутила местное население, вызывая обычные антибританские демонстрации. Положение английской миссии там было весьма неприятным- Неожиданно персидское правительство повело довольно умную политику. Видя, что благодаря нашему союзу с Бичераховым, мы спасли Казвин и задержали движение Кучук-хана и что, вообще, этот союз нам очень выгоден, оно сделало попытку разлучить нас с русскими. Бичерахов вдруг получил срочное предписание немедленно увести свои войска из Персии, согласно условию, заключенному меж­ду русскими и персидскими властями, по которому русские должны были очистить Персию в давно уже истекший срок. Предписание сопровождалось свирепыми угрозами, которые имели быть приведены в исполнение в случае невыполнения предписания. Этот приказ не вызвал со стороны Бичерахова никаких колебаний; он ответил, что намерен подчиняться выработанным условиям и торопится уйти из Персии, но ему препятствуют войска Кучук-хана. [71-72] Наша миссия начала уже принимать международный колорит, так как к. нам присоединились трое французских офицеров. Эти офицеры, под начальством полковника Шардиньи, направлялись на Кавказ, но примкнули пока что к нам, ожидая лучших условий путешествия. Двое из них позднее вернулись во Францию, и с нами остался только лейтенант Пуадебар, отличный малый, который оставался с нами до самого падения Баку. Было несколько случаев покушения на офицеров, но неудачных, так как все стрелявшие предпочи­тали держаться на почтительном расстоянии, будучи, однако, плохими стрелками. Однажды только по­кушавшийся подошел близко к офицеру и направил на него револьвер, но офицер оказался быстрей его и выстрелил в него первым. За исключением упомянутых происшествий, других попыток насилия про­изведено не было и городское население стало уже смотреть на нас, как на постоянных, хотя и не осо­бенно желательных, оккупантов. [72-73]

Источник: БРИТАНСКИЙ ИМПЕРИАЛИЗМ В БАКУ И ПЕРСИИ 1917-1918 (воспоминания)

ПЕРЕВОД С АНГЛИЙСКОГО Б. РУДЕНКО Изд-во «СОВЕТСКИЙ КАВКАЗ» - ТИФЛИС 1925